Началось всё на большом магическом турнире Кристории, меня отправили как самого подходящего для этого. Моей целью была победа, но в полуфинале против меня вышел какой-то странный кристорец, оказавшийся впоследствии мелким мальчишкой, его потом ещё весь континент разыскивал.
Впрочем, опять же, это не повод для оправданий, я провалился и проиграл. Очнувшись в лазарете, я был готов принять любое наказание за ошибку, но, к моему удивлению, Монарх не только не был зол на меня, он казался радостным, более радостным, чем когда бы то ни было.
Он похвалил меня за хорошую службу и сказал, что это было испытание. Правда, не уточнил, для меня или для того паренька. Но с учётом того, что произошло дальше, это уточнение и не требовалось.
Когда я вернулся в культ, я довольно быстро понял, что что-то не так. Отношение ко мне всех последователей Монарха резко изменилось.
Поначалу я думал, что причина в моём проигрыше. В целом так и было, вот только связь оказалась совсем другой.
Первое время я терпел, но, когда меня стали откровенно игнорировать, отворачивались в ответ на заданные вопросы и проходили мимо, словно я пустое место, я не выдержал. Припёр одного из старших членов культа к стенке и потребовал выложить всю правду.
Терять мне было нечего. Даже сам Монарх, которого я считал своим отцом и покровителем, перестал отвечать на мои мысли. И выяснилось, что приказ игнорировать меня от самого Монарха и происходил. Я был великолепным магом и мог ещё много сделать для культа, но это никого не волновало. Причина, и правда, была в том, что я проиграл. Но на меня не злились. Монарх просто посчитал, что проигравший Сын ему больше не нужен.
Так что вполне очевидно, что радовался он не моему поражению, а победе того мальчишки. Это он прошёл испытание, каким бы оно ни было. Может быть, если бы я тогда выиграл, всё было бы иначе, и я до сих пор был бы в милости и у культа, и у самого Монарха.
А может, и нет, я не знаю. Может быть, тот парень и сам был Сыном, просто я его никогда не видел, и таким образом решили выявить лучшего. Этого я уже не узнал. Я ушёл из культа. Но никто меня не попытался остановить.
Тогда мне это показалось странным, но вскоре проявились первые симптомы этой грёбаной болезни, и всё встало на свои места. Монарх не только играл нами, как куклами, но и предусмотрел механизм на тот случай, если кукла перестанет отплясывать под его дудку.
Я осел в Медном Правиле, учил их агентов магии. У культа много записей о такой магии, что в обычном мире считалась бы чудом. Личное имя, данное мне культом, я предпочёл выбросить, а титул, наоборот, оставил в качестве напоминания о том, каким слепым и недалёким я тогда был.
Так что Монарх — не бог, даже не близко. Он — обманщик, использующий людей, их мысли и амбиции в собственных интересах. Не знаю, почему он всё-таки позволил мне жить все эти годы, ведь я мог попытаться растрезвонить о культе на весь Люпс.
Хотя, с другой стороны, может быть, как раз потому, что я предпочитал держать язык за зубами, я и оставался в живых. Да и к тому же, мне вряд ли бы кто-то поверил.
Слишком уж фантастична сама по себе идея всемирного заговора какого-то там культа. Но всё так и есть. Тишина поддерживается печатями души, накладываемыми на любого, кто входит в этот гадюшник достаточно глубоко. На мне и других Детях их не использовали лишь потому, что печати ограничивают прогресс человека как мага.
Не знаю, как и откуда ты мог узнать о Монархе, не зная при этом о культе. Не знаю, зачем тебе эти знания. Не знаю, что теперь будет со мной и с тобой.
Возможно, Монарх уже знает об этом разговоре и, может быть, ему плевать, а, может быть, нет. В любом случае я советую тебе впредь спать лишь вполглаза и почаще оборачиваться. Если есть что-то, о чём ты хочешь спросить — спрашивай, потому что уже завтра нас не будет в Эшельраге.
Сын Монарха выполнил своё обещание, хотя Лазу сейчас не было никакого дела ни до него, ни до богов.
Вообще молодой человек остался в Медном Правиле и закончил работу лишь благодаря хорошему такому пинку от Фауста. Иначе уже сейчас он был бы в нескольких сотнях, а то и тысячах километров от Эшельрага. Но пёстроволосый мечник был прав: у него были обязательства, данное слово, и он должен был его сдержать.
Не потому что информация, которую мог рассказать Сын Монарха, была необычайно важна. И не потому что без полностью законченного лечения симптомы вернулись бы уже через несколько месяцев. И даже не потому что: «Слово своё надо держать при любых обстоятельствах».
Фаусту по большому счету было плевать и на богов, и на Сына Монарха, и на честь с её условностями.
Мужчина потребовал остаться и закончить работу потому, что, если бы Лаз сейчас сбежал, то уже никогда в жизни бы не остановился. Его слова, сказанные после возвращения молодого человека из особняка Пунбела, до сих пор звучали у Лаза в голове:
'Уж кому-кому, но точно не мне судить тебя за убийства. Тем более, что, насколько я понял, та компания этого заслуживала. Но хочу сказать тебе кое-что другое. Возможно, ты это осознаёшь, возможно даже чётко понимаешь, но очень многие вещи должны быть произнесены вслух, чтобы стать по-настоящему реальными.
Убийство, даже если ты убил самого последнего подлеца в мире, — штука страшная и, как бы это ни звучало, очень ответственная. И не надо меня перебивать, я знаю, что ты знаешь, о чём я говорю. Ни хрена ты не знаешь. К тому же, как я уже сказал, кое-что нужно произносить вслух, так что помолчи и послушай.
Отнятая жизнь ложится на твои плечи. Отныне ты повинен во всём зле, что случилось из-за смерти убитого тобой человека и ты же причина всего добра, что произошло по той же причине. И убийство страшно не видом крови или чем-то подобным.
Оно страшно потому, что никто не хочет взваливать на себя такую ношу. За свою жизнь ты лично, своими руками, убил сколько человек? Сорок? Это считая тех вчера? Ну что же, значит сорок. Сорок чужих жизней, сорок стоящих за твоей спиной теней. Что вздрагиваешь? Знакомо? Вот то-то же.
Чем это число больше, тем тяжелее груз, тем сложнее его нести. И тем чаще возникает желание убрать его. Просто сбросить, как обычный камень. Но пытаться сделать это не стоит ни в коем случае.
Потому что даже если ты попытаешься сбросить этот груз, даже если он исчезнет с твоих плеч, избавиться от него полностью ты никогда не сможешь. И однажды он рухнет на голову. В лучшем случае тебе, а в худшем — ни в чём не повинным людям, и знать не знающим о происходящем.
И я хочу, чтобы ты остался и закончил лечить этого человека потому, что ты должен привыкнуть к весу этого груза, прежде чем двигаться дальше. Потом — куда угодно, хоть на край света. Но я хочу знать, что ты понесёшь его с собой, а не трусливо сбросишь здесь или где-нибудь по дороге'.
Несмотря на свой чудаковатый вид, несмотря на то, что мог часами с наслаждением заниматься совершенно бессмысленной ерундой, несмотря на то, что большую часть времени вёл себя словно великовозрастный ребёнок, в нужные моменты Фауст знал, что сказать.
Не просто бесполезные ободряющие слова, не бессмысленный трёп. Нечто такое, что зацепится за самое больное место, вытянет на поверхность и даст возможность его оглядеть, ощупать и, наконец, разобраться с терзающей душу проблемой.
Произнеся те слова, Фауст улыбнулся, встал и, ничего больше не говоря, просто вышел из комнаты. В няньки Лазу он не нанимался, и отцом не был, все решения тот должен был принять сам.
И Лаз решил послушать его совета. Пусть ему было так плохо, словно сердце разрывалось на части, он вычистил душу своего пациента ото всех аномалий до единой, с каким-то мазохистским остервенением вслушиваясь потом в ноющую боль от перенапряжения души.
И может быть, сейчас рассказ о Монархе и не вызвал в нем никакого отклика, однажды, можно было не сомневаться, он вернётся к этой истории и выжмет из неё всё что возможно. А пока…