Рукоять кинжала с тошнотворным хрустом врезалась в череп доктора наук. Еще двенадцать дюймов стали к тому моменту уже были внутри его серого вещества. Свернувшееся калачиком тело обмякло и затихло, этот, наверняка выдающийся человек уже никогда не сделает ни одного открытия.
Зрелище это было страшным, вот только сейчас Семена волновало отнюдь не оно. И даже не человек, шедший на него в атаку. Неуклюжими движениями, покрывая ладони порезами, молодой водитель отмахивался от скальпеля, крепко сжатого в руке Вайдо Янсонса.
В глубоко посаженных глазах доктора горел страх. Сейчас ему было плевать на все награды и призы. Он просто не хотел умирать. Тот, кто всю свою жизнь спасал людей, перед лицом смерти предал данную когда-то клятву «не навреди». Желание жить — величайшее стремление всего, что этой жизнью обладает, взяло верх над моралью, этикой, товариществом и всем тем, что бережно взращивала в человеке цивилизация. Перед лицом смертельной угрозы показались все те первобытные инстинкты, что обычно мирно спали внутри.
Несмотря на то, что два пальца из десяти перестали ощущаться, а по рукам стекала теплая и липкая кровь, Семен думал совсем о другом. Его волновал один-единственный вопрос. Почему он в порядке? Ученый, не способный в последнюю секунду перед смертью перестать рыдать и пачкать рубашку слюнями, солдат, сейчас с остервенением покрывающий его труп десятками ударов и доктор, с диким смехом пытающийся всадить молодому человеку в горло острое лезвие.
Чем он, простой водитель, в прошлом отличный инженер и ужасный муж, чем он заслужил эту муку: кристально чистым сознанием осознавать чужое безумие? Это не был страх, отвращение, пренебрежение… он не испытывал к этим людям ненависти или жалости, не хотел их смерти, как и не хотел их спасения. Он просто смотрел. Даже не так. Он наблюдал. Как ученый, постукивающий по стеклу клетки с красноглазыми крысками.
Семен был абсолютно спокоен. Он не пытался сделать ничего, что бы изменило ситуацию в ту или иную сторону. Даже сердце билось ровно и четко, словно не висела на волоске его жизнь. И вот именно это состояние было самой настоящей пыткой. Где-то там, очень глубоко, молодой человек бился в дикой агонии, наблюдая, словно бы со стороны за движениями своих же рук. Боль была не физической, но от того казалась в сотни раз страшнее. Ощущение пустоты разрывало его на части, затем собирало по кусочкам и снова дробило миллионами осколков.
Он не знал, сколько это длилось, но, когда пришел в себя, представшая перед его глазами картина была, мягко говоря, неприятной. Все три тела, включая уже давно мертвого ученого, растекались по песку неясным кровавым месивом, в котором угадать человека можно было только по обрывкам одежды. Судя по всему, соревнование подошло к концу. Вот только победитель был уж слишком неожиданным.
— А ты мне нравишься, — горячее дыхание обожгло Семену ухо. Дернувшись словно ужаленный, он на одних рефлексах махнул себе за спину рукой. Однако кулак, вместо того чтобы встретить сопротивление, прошел через пустоту. Богиня стояла на том же месте, где и раньше.
— Почему? — сил, еще недавно бивших через край, хватило только на едва слышный шепот.
— Ты единственный, кто сохранил ясность рассудка. Это похвально. Что бы ты не думал, я не жестока, наоборот, предпочитаю разум мышцам.
Тонкий женский силуэт сейчас сидел в глубоком кресле с высокой спинкой. Семену такие всегда очень нравились, в детстве, он это отчетливо помнил, такое стояло в доме его деда. Красивое, чем-то похожее на раскрывшего пасть бегемота, уже тогда очень старое, но от того только более удобное. Не раз и не два отец находил его уснувшим в этом пережитке старинного максимализма. К сожалению, тот дом, а вместе с ним и кресло, исчезли в страшном пожаре.
И вот, сейчас, богиня заняла его любимое место. Было ли это простым совпадением или она как-то выудила эти воспоминания из его головы — он не знал и не хотел знать.
— Нет, — потребность ей возразить поднялась откуда-то из самых глубин его души. — Я потерялся в собственном бездействии. Это не то же самое. Я проиграл.
— Как ты смеешь ставить под сом… — Борисов, сейчас, словно верный дворецкий стоявший за плечом богини, попытался вставить свои пять копеек. Старик явно испытывал к этой женщине не столько страх и благоговение, сколько самую настоящую любовь.
— Хватит, — ее голос был, как и раньше, тверд и строг. — Я, кажется, сказала, что победителем становится тот, кто выживет. Так что это ты.
— Мне ничего от вас не нужно, — молодой человек даже сам поразился своей наглости.
— Почему же? Я могу подарить тебе богатство, славу, женщин, вечную жизнь! Все, о чем мечтают другие может стать твоим, — она не уговаривала, просто констатировала факты. Но именно поэтому его отказ был еще более грубым.
— Нет. Я не хочу заключать сделок ни с богом, ни с дьяволом. Можете превратить меня в подливку для спагетти, как этих бедолаг, но я пас.
— Да уж… — она чуть наклонилась вперед. — Из них всех ты точно лучший. Знай же, что и это испытание ты прошел. А теперь — до скорой встречи.
Это были последние слова, что Семен Лебедев услышал в этой жизни.
— Сообщение было доставлено?
— Ну… не совсем…
— Выражайся яснее, мы тут все в одной лодке, нет смысла юлить.
— Его душа охранялась, мы не смогли вмешаться напрямую.
— Все предусмотрели. Вот за… погоди. Почему тогда «не совсем»?
— Потому что кое-что передать все-таки получилось. Правда, из-за надзора темных, послание осталось неактивным и останется таковым до выполнения одного условия.
— Какого же?
— Вступления его души в контакт с Искрой нашей силы, это нужно для активации.
— А он находится в мире Монарха, где наша сила ограничена одной-единственной Искрой… великолепно. Контакт, как я понимаю, должен быть прямым, а не косвенным?
— К сожалению, да…
— Да уж. Положение, мягко говоря, не радужное. Нам снова придется надеяться лишь на нее.
— Кого?
— Старуху-судьбу, будь она не ладна…
Глава 1
Пробуждение было… никаким. Сплошная пустота, такая, какой атеисты описывают посмертие. Единственное отличие — полностью рабочее сознание, оказавшееся запертым в клетке без зрения, слуха, осязания… правда, вместе с чувствами пропало и ощущение времени, так что подобное существование не было для Семена тягостным. Он думал обо всем, что произошло, о богине, о старике Борисове, сейчас, вероятно, все еще лижущем этой женщине пятки, о бесславной смерти доброго доктора Вайдо, не перенесшего страх смерти, об остальных участниках экспедиции, чьи судьбы, вероятно, были ничуть не лучше…
Конечно, он думал и о себе. О том, был ли он сейчас мертв или жив, о том, как глупо повелся на большой гонорар, хотя глубоко внутри всегда подозревал, что дело нечисто, о том, что вообще привело его в столицу древнего государства и даже о той, что осталась там, на родине. Много мыслей, пожалуй, даже слишком много. Слишком много для одного сознания, витающего в бесконечном ничто.
Но нет в этом мире абсолютных вещей и даже вечность имеет привычку заканчиваться. Вначале пришло странное ощущение присутствия, неопределенного, эфемерного, едва различимого. Ничто исчезло, заменившись тьмой и тишиной, а значит, он сам стал чем-то реальным. Похоже, наградой богини все-таки была не смерть. Что же, он этого не просил, но и на том спасибо.
Вскоре простое ощущение начало расти, становясь словно бы шире. Неясные толчки, какие-то покалывания, шевеления где-то на краю восприятия. Затем кромешная тьма уступила место каким-то цветным пятнам, кругам на черном фоне, непонятным фигурам, слишком аморфным, чтобы можно было их разобрать. Однако сам этот процесс был настолько занимательным, что Семен даже не думал о времени, полностью погрузившись в происходящие с ним перемены. То и дело сознание проваливалось куда-то глубоко, лишая себя удовольствия наблюдения за всеми этими, почти магическими, трансформациями. Вместо этого он видел сны. Очень реальные, словно бы кинозаписи чьих-то воспоминаний. Иногда его собственных, иногда принадлежавших другим людям, иногда кому-то совсем непонятному.