— Будет исполнено! — отсалютовав пространству, несмотря на то, что собеседник не мог его увидеть, Кмау тяжело вздохнул и вернул артефакт на место.

Идея захватить пришедших с миром существ, даже если они не были тиреями, Кмау очень не нравилась. Конечно, он не мог точно знать, действительно ли у этой четвёрки мирные намерения. Но все его инстинкты и опыт нескольких десятилетий службы говорили именно об этом. И будь обстоятельства иными, Као, вполне возможно, избрал бы совсем иной путь, путь дружбы и сотрудничества.

Но бесконечная война, терзающая Кетанию больше трёх столетий, с каждым годом набирала обороты. Дария давила всем, чем только могла. Через горы Пнома, от службы в которых отец отмазал Луона, ещё десятилетие назад находившиеся в мирном регионе, сейчас пролегала граница боевых действий.

И сколько Кетания ещё продержится в таком состоянии? Сто лет? Пятьдесят? Десять? Никто не знал. У них не было времени на долгие переговоры с правительствами земляных тиреев, которые точно начались бы, захоти они узнать все секреты магии превращений.

А соваться на земли третьего континента в поисках этих секретов сейчас было безумием. Так что четвёрке земляных тиреев, так неудачно для себя и невероятно удачно для всей Кетании появившихся у этого комплекса, предстояло стать неизбежными жертвами на алтаре войны.

Лаз был почти счастлив.

Рыболюди, которых, как выяснилось, правильно было называть тиреями, устроили им по-настоящему роскошный приём. Экскурсия по куполу в специально ради его спутников созданном воздушном кармане, несколько тиреев, взявшихся за обучение людей своему языку (к сожалению, одному рыболюду это было сложно, поскольку от продолжительных разговоров на воздухе им становилось плохо), а один из тирейских магов, тот самый Кмау, даже предложил немного рассказать об их магии.

Более того, с Рондой и Фаустом отношения также вроде бы налаживались. Девушка, даже после извинений всё равно долго отказывавшаяся с ним разговаривать, постепенно оттаивала, к чему Лаз прилагал немало усилий, прекрасно понимая, что повёл себя в тот раз как настоящая сволочь.

Фауста же в принципе, похоже, было невозможно обидеть, потому что сразу после того, как Лаз попросил прощения, в ответ получил очередную улыбку. Не сказать, чтобы эта улыбка стала бесить его меньше, но дружба с Фаустом всё-таки стоила того, чтобы мириться с такими мелочами.

Ребята в обществе тиреев тоже не скучали. Ронда с нескрываемым, а иногда даже неприличным интересом разглядывала рыболюдей, по признанию девушки казавшихся ей странно красивыми и притягательными.

Фауст, не пытаясь скрыть так редко испытываемое им удивление, мог часами общаться жестами с простым солдатом на какие-то одним им ведомые темы. А Мар, чья религия, как предполагал Лаз, произошла от этих самых рыболюдей, и вовсе был в полнейшем восторге, изучая язык тиреев усерднее даже самого Лаза.

Однако, раз есть слово «почти», то в бочке мёда должна быть ложка дёгтя. Вернее, две ложки. И, как и с настоящими мёдом и дёгтем, эти ложки делали всю бочку бесполезной.

Первая и более веская причина для беспокойства состояла в том, что у каждого выхода с территории внутри круга искажений Лаз отчётливо ощущал по несколько солдат тиреев. И понять, зачем они несли там круглосуточное дежурство, было не сложнее чем сложить два и два. Их сторожили.

Ненавязчиво, без приставленных за спиной соглядатаев, но сторожили, словно загнанный в вольер скот. В целом Лаз прекрасно понимал, почему и зачем это было сделано. Но и полностью расслабиться после новости о том, что «радушные хозяева» состряпали для них самую настоящую клетку, было невозможно.

Да и Фауст с каждым днём приносил всё больше известий о разного рода подозрительных сигналах. А в таких вопросах мужчине Лаз доверял безоговорочно.

Вторая же причина была совсем иного рода. После того обморока несколько дней назад странное чувство тревоги, поначалу исчезнув, вернулось вновь и с новыми силами. Что-то было очень, просто невероятно не так. Что-то важное, на что Лазу просто нельзя было махнуть рукой и забыть. Во время своей отключки он что-то увидел, или почувствовал, или понял… вот только никак не получалось вспомнить, что именно.

Эти две ложки дёгтя портили ему весь мёд пребывания в обществе тиреев. Что бы он не делал: учил язык, неожиданно простой и изящный, занимался магией рыболюдей вместе с одним из их магов или в своём тирейском облике продолжал исследовать купол и его внутренности — гложущее сознание напряжение никак не отпускало.

И с каждым днём это напряжение всё больше и больше захватывало его сознание, пока однажды, на пятый день пребывания компании в гостях у тиреев, некий барьер у Лаза в сознании не выдержал и лопнул.

Мир цвета пепла. Горизонта не было, в какой-то момент глаз отказывался различать разницу между серой землёй и серым небом. Из-за этого казалось, что где-то там, вдалеке, они сливаются и превращаются в нечто совершенно иное, недоступное человеческому сознанию.

Над головой, где-то высоко-высоко, светило, совершенно непонятно как, идеально серое, как и всё вокруг, солнце. Ноги утопали в пыли, настолько сухой и мелкой, что больше походила на прах. Словно весь этот мир был сожжён в печи гигантского крематория.

Но при этом он был тут не один. В сером мире, наполненном серым светом серого солнца, сверкал, словно яркая звезда, чей-то далёкий силуэт. Определить расстояние без ориентиров было невозможно, но Лаз почему-то знал, что тот, кому принадлежал силуэт, бы он ни был, очень далеко.

Вернее, она. Изменилось место, изменилась форма, но не узнать того маленького солнышка, что успокаивающим прикосновением являлось к нему в самых страшных кошмарах, Лаз просто не был способен. А значит, и этот мир был просто иной версией пространства его души.

— Айна! — он кричал так громко, как только был способен, однако, вокруг так и продолжала висеть такая же серая, как и весь этот мир, тишина. И даже внутри собственной головы Лаз не услышал ни единого звука.

А между тем сияющая фигура становилась всё меньше и меньше. То ли удалялась от него, то ли, что было куда хуже, угасала, как выгоревшая свечка. Лаз хотел броситься бежать, но ноги отказывались двигаться. Бывшая только что мягкой и текучей, словно вода, пыль, вдруг стала твёрдой будто сталь. Он снова попытался закричать, но результат не изменился и из открытого рта вылетала лишь тишина.

К горлу подступил ком, а по сознанию начала разливаться липкая паника. Откуда-то Лаз знал, что если ему сейчас не удастся хотя бы дать ей знать, что он здесь, рядом, то они больше никогда не увидятся.

Несмотря на то, что его тело, фактически, не существовало и ему не нужен был воздух, Лаз начал задыхаться. Ненастоящие лёгкие пытались вдохнуть несуществующий кислород и, обнаруживая лишь серость, начинали пылать абсолютно реальным огнём.

И тогда Лаз сделал то, чего ещё не делал никогда. Применил магию, находясь в пространстве собственной души. По силе эта магия мало чем отличалась от его самого первого заклинания.

Того, что он применил против своей няни и с которого начался его путь мага. Просто волна силы, примитивная, не требующая никаких заклинаний для создания. Однако, даже такое, ничтожное в сравнении с его возможностями в реальности, воздействие, было феноменальным по своей природе. Потому что было применено НЕ в реальности.

Мир словно лопнул. Пепел, из которого состояла местная земля, взметнулся в воздух до самого неба, закрывая собой свет серого солнца. Тишину, царствовавшую здесь ещё секунду назад, разорвал оглушительный рёв колоссального зверя. Само пространство, не выдержав такой аномалии, задрожало и затряслось, угрожая обрушить небесную твердь прямо на голову нарушителю спокойствия.

Маг, создающий заклинания, в каком-то смысле был похож на капитана корабля, а его душа — на судно. Он мог использовать душу как угодно, мог бороздить моря, а мог направить корабль на скалы.