Он сам себе не хотел в этом признаваться, но куда больше проявления альтруизма Лаз хотел мести. Мести той, кто его сюда отправил и «наградил» душой, ставшей причиной стольких мучений и кошмаров в его жизни.
Разумом он понимал, что богам что-то сделать могли лишь герои мифов. У него скорее всего не будет и шанса против сущности такого уровня. Однако, заставить себя остановиться он не мог. Поэтому и согласился отправиться с представителем Медного Правила.
Вот только привело это согласие совсем к иным последствиям. Встреча с Эминой в который уже раз привела все его мысли в хаос. Впервые за много лет он начал чувствовать себя счастливым и даже уже начали закрадываться мысли о том, чтобы вернуться к семье.
Но потом произошёл очередной кошмар, и на этот раз случившееся пробудило в нём что-то поистине ужасное. Вновь он убедил себя в том, что от возвращения к родным будет только хуже. Что лучше ему спрятаться в буквальном смысле на краю света, с головой уйдя в исследования.
И вот он добрался до края света и даже вроде бы нашёл путь для того, чтобы отправиться ещё дальше. Но только затем, чтобы узнать: та, что была в прямом смысле его родной душой, попала в ужасную беду, а он слишком далеко, чтобы прийти на помощь.
Пока Лаз изо всех сил спешил к ней, нёсся сквозь леса на умопомрачительной скорости, расходуя невероятные для обычного человека запасы энергии, он ещё мог заставить себя не думать. Но впереди показались границы искажений и им пришлось затормозить. И когда движение исчезло, осознание совершенной ошибки и копившиеся всё это время мысли обрушились на него, словно догнавшая лыжника лавина.
Он столько раз хотел свести счёты с жизнью, что уже лет в семь сбился со счета. И каждый раз выбирал жизнь, жизнь в мучениях и боли, говоря себе, что это всё ради его родных. Только потому что он им нужен, только потому что без него им будет хуже.
Потом вдруг оказалось, что куда хуже его семье может быть, если он, наоборот, будет рядом. Причин для жизни вроде бы не должно было остаться, но он снова оставил себе лазейку, решив жить ради других. Но в итоге уже через пару месяцев позабыл об этом обещании и занялся совершенно другими вещами.
Стоило, наконец, признать: он просто боялся. Потому что, если он раз переродился, во второй раз такой удачи уже точно не будет. После смерти его ждало вечное и бесконечное ничто.
Смирившись с этим в прошлый раз, там, в пустыне африканского континента, в этой жизни он уже не был способен на это. Что бы он ни говорил, как бы не убеждал себя и окружающих, леденящий страх смерти преследовал его. Причём даже не просто своей смерти, а смерти в принципе.
Он боялся не только умереть, но и боялся забрать чужую жизнь. И также не хотел в этом признаваться, задабривая совесть мыслями о морали и принципах. И к чему привели его эти принципы? Чем окончилась та мораль, что он так старательно пестовал и лелеял? Что принёс ему страх смерти и убийства?
Семья считает его мёртвым. Король, предавший его и разменявший, словно пешку в шахматной партии, наживается на созданной им магии. Один из лучших друзей убит его же руками. Та, в которой он видел любовь прошлой жизни, боится, словно страшнейшего из чудовищ… а теперь ещё и маленькая девочка, которой он пообещал обязательно найти её и больше не уходить, страдает где-то там, отчаянно взывая о помощи.
А он просто бесполезен. Он не вернул семью, не отомстил предателю, не спас друга, не уберёг любимую и даже помочь одной маленькой девочке уже не способен.
Зачем вообще была его жизнь? Зачем богиня выкинула его в этот мир? Не родись он, а вернее родись Лазарис Морфей обычным ребёнком, без чужих воспоминаний, не только его жизнь была бы лучше. Жизни множества других людей, наверняка, пошли бы по куда более светлому пути.
И теперь ему оставалось лишь дождаться появления рыболюдей, теперь уже вряд ли готовых проявить хотя бы наигранное радушие. А после стать в лучшем случае пленником, а в худшем подопытным кроликом наряду с мутантами этой проклятой земли.
И та же судьба ждала и ещё троих людей, виноватым лишь в том, что согласились отправиться вместе с ним. Паники, как тогда, в воспоминании о случившемся в мире его души, не было. Осталось лишь отчаяние.
Фауст. Это имя ему нравилось, хотя за столь долгую жизнь у него их было так много, что, казалось, уже ничто не способно удивить. Он жил столько, что сложно представить, однако, всё равно продолжал поражаться людям.
С каждым разом это было всё сложнее, всё меньше становилось такого, чего он ещё не видел. Но при этом каждый раз, когда он уже думал, что он уже видел всё что можно было, неизбежно удивлялся снова.
И человек, давший ему это имя, был именно таким. Лазарис Морфей был самой обыкновенной и в то же время совершенно удивительной личностью.
Взвалив на себя груз ответственности, казалось, за целый мир, он, не будучи героем сказок, страдал от этой тяжести, сгибался под её весом до самой земли, но, тем не менее, продолжал тащить её на своём горбу. И мир, постоянно добавляющий ему трудностей, отчаянно пытающийся сломать, каждый раз вместо этого ломал об него зубы.
Конечно, путешествие с таким грузом не могло обойтись без последствий. Он был весь в ранах, синяках и ссадинах, жутких, иногда казавшихся совершенно несовместимыми с жизнью. Но при этом продолжал идти, сам не зная куда, плутая во тьме, заходя в один тупик за другим, лишаясь сил, оставляя за собой длинный кровавый след.
Он продолжал двигаться вперёд, неизвестно откуда добывая силы на то, чтобы переставлять искалеченные ноги. Ему было бы в сто раз проще, сбрось он этот груз, откажись он от него, плюнув и оставив пылиться на обочине.
И, пожалуй, это было бы куда более умным поступком, чем всё что он делал до этого. Но появлялись новые раны, становился шире и ярче след крови, тяжелее ноша, а этого всё никак не происходило.
Он был излишне самоуверен, неуравновешен, горделив или даже самовлюблён, испытывал чрезмерную любовь к красивым жестам и театральщине — в общем был самым обычным человеком с кучей недостатков и закидонов. Но за всем этим Фауст видел происходящую внутри него борьбу. И потому был готов мириться со всем остальным, искренне радуясь каждому новому шагу и стараясь помочь, где словом, где делом.
Однако, даже у самого стойкого рано или поздно наступал момент, когда он, только что мастерски балансировавший на острие ножа, вдруг начинал заваливаться в бездну. Самостоятельно вернуться в устойчивое состояние он уже не был способен.
И если не найдётся человека, кто сможет удержать его, схватить в последний момент за руку и спасти от падения, то на дне пропасти его не будет ожидать ничего кроме краха. И как бы Фауст ни был умён, сколько бы опыта не накопил за долгие века своей жизни, и каким бы авторитетом не пользовался, для Лаза он не был таким человеком.
Но, к добру или к худу, он знал, кто был.
— Лаз… — Ронда, всё ещё сомневающаяся в такой стратегии, не дождавшись ответа от парня, просто сидящего на земле и глядящего в одну точку, бросила на Фауста недовольный взгляд. В ответ мужчина, грустно улыбнувшись, взял Мара под локоть и потащил в сторону.
— Лаз, скажи, что происходит? — прокляв мысленно Фауста, девушка вновь обернулась к Лазу. — Пожалуйста, мне нужно знать.
— Я бесполезен, — раздался спустя почти минуту тихий голос. — Я не могу никому помочь. Когда она так во мне нуждалась, я даже не смог удержать это в памяти. Я потерял целую неделю чёрте на что, я потратил всю жизнь чёрте на что, и в итоге всё равно оказался совершенно бесполезен.
Первым порывом Ронды было спросить: «Кто она?» — но девушка вовремя поняла, что сейчас точно не время и не место. Вот только что именно говорить, она всё ещё не представляла.
— Это не так, ты… — в повернувшемся к ней взгляде Лаза было столько немой иронии над этой банальнейшей попыткой утешения, что Ронда поперхнулась собственными словами.