— Лаз! — он не мог повернуть голову, тело было сковано магией, однако, этот голос он узнал бы из миллионов.
— Мама, беги! — вопросы о том, каким образом Фелиция Морфей оказалась здесь, почему её не остановили маги-защитники и, если они уже мертвы, то почему отпустили подручные башдракского высшего, Лаза не интересовали. — БЕГИ!
Конечно, она его не послушалась. Изящная женская фигура появилась в поле зрения, загораживая сына от довольно ухмылявшегося мага.
— Не трогай моего сына! — когда было нужно, Фелиция Морфей могла быть грозной. Вот только на высшего мага, способного одним заклинанием оторвать целый кусок здания, угрожающий тон женщины не действовал.
— Ух ты, какой приятный бонус! Мамаша нашего вундеркинда! Ничего такая… парень, ты не против братика или сестрички?
— НЕ СМЕЙ! — взвыл Лаз, отчаянно дёргаясь в магических оковах.
— А это не ты решаешь. Ты вообще ничего уже не решаешь. Хотя я, пожалуй, побуду немного добрым и оставлю её напоследок. Только позабочусь, чтобы она не сбежала… — мощный порыв ветра смел Фелицию, словно пожухлый листик, впечатав в стену комнаты. Женщина, не издав ни звука, упала на пол словно марионетка с подрезанными ниточками. — Кстати, хочешь расскажу секрет? — театральным жестом высший хлопнул себя по лбу, словно вдруг о чём-то вспомнил. — Ваш король тебя нам продал! Его помощница доставила нам послание о предложении мира на условиях обучения всех желающих трансформации и этому, как его… зачарованию, во! Надо признать, очень заманчиво, и мы бы согласились, так или иначе. Однако, в обмен на обещание прекратить атаку Апрада и несколько дополнительных бонусов для Кристории в предстоящем мирном договоре, Гатис согласился выдать нам ещё и тебя! Лазарис Морфей — гений, маг вне категорий, успешно скрывавшийся от разведок всего мира в течение двух лет, был продан собственной страной! Ну разве не прелестно?
Пустота. В сознании Лаза осталась лишь пустота. Он столько сделал, стольким пожертвовал, столько вынес, чтобы получить нож в спину. Какой вообще смысл был во всём этом? А маг продолжал заливаться соловьём.
— Хочу сказать, что я тебя даже уважаю. Выжить после того, что мы против тебя отправили… я сам бы точно не смог. Но в итоге ты просто идиот, подписавший своим друзьям смертный приговор. Если бы не твоя атака, за тобой бы отправили кого угодно, но точно не меня. И ждала бы тебя быстрая и безболезненная смерть. А так я смог потребовать это в качестве компенсации за оторванную тобой руку Бутрама. Кстати, где мои манеры? Шадр Кудито, приятно познакомиться. О чём это я… а! Так вот, озёрникам и танильцам в целом плевать, так что я разгуляюсь тут на славу. Нам никто не помешает: гвардию Гатис отозвал, двое из четверых ваших высших подчинились его приказу и прекратили сражения, так что тебе никто не поможет. — Где-то на краю сознания промелькнула мысль, что, похоже, Савойн и Базил отказались подчиняться Гатису. Вот только против них было четверо вражеских высших плюс Леттиция и Мадэс, выбравшие сторону короля. Так что ему, и правда, не откуда было ждать помощи. — А мы, пожалуй, начнём.
Шадр, картинно облизнувшись, повернулся к Лани. Ярость вспыхнула с новой силой. Лаз забился в воздушных путах словно выброшенная на берег рыба, осыпая высшего потоками ругани на более подходящем для этого русском языке и не важно, что маг не понимал ни слова. И с каждой секундой его дёрганья становились всё сильнее.
— Какой-то ты больно шебутной, — поморщился высший, когда Лазу путём выброса скопленных крупиц энергии удалось высвободить из магической хватки правую руку. — Давай-ка тебя немного успокоим. Думаю, потери литра крови будет достаточно…
С его пальцев в сторону высвободившейся конечности сорвалось классическое ветряное лезвие, слабое, опасное лишь для самого большого неумехи и дилетанта. Вот только сейчас Лазу даже до такого неудачника было очень далеко. Он зажмурил глаза. Смотреть как твоя рука отделяется от тела — то ещё удовольствие. Однако, вместо удара и боли были что-то горячее, брызнувшее ему на лицо и истерический вопль сестры.
— Упс, неловко получилось… — хихикнул высший, когда Лаз, распахнув слипшиеся от слишком сильного сжатия веки, увидел лежащую у своих ног Фелицию Морфей с перерубленной чуть ли не наполовину шеей.
Савойн Листер стоял у окна в своём кабинете в королевском дворце Апрада и вглядывался в поднимавшиеся тут и там столбы дыма. Столице сильно досталось, даже несмотря на то, что боевые действия закончились куда раньше положенного срока.
Сейчас в городе царил настоящий хаос, туда-сюда сновали пожарные бригады, кареты первой помощи, стражники… но с высоты этого всего не было видно. Столица казалась почти такой же, как и всегда.
Вот только наслаждаться таким видом из этого окна Савойну уже не доведётся. Он ослушался приказа Гатиса и вместе с Базилом вступил в заведомо проигрышный бой с высшими магами противника, с которыми несколько минут назад было заключено шаткое перемирие.
Хорошо ещё, что изменником не назвали. Однако, больше никогда Савойн Листер не будет выступать в роли доверенного лица короля. Его ждала пожизненная ссылка в Дом Магии за неподчинение.
Правда, даже если бы этого не произошло, старый маг сам отказался бы от должности советника. Наверное, он, и правда, постарел, но жизнь одного ребёнка больше не казалась ему менее ценной, чем благополучие страны. Может быть, потому что страна, построившая своё величие на детских смертях, не была достойна благополучия.
Конечно, они проиграли, а Кристория лишилась парочки преимуществ в предстоящих переговорах. Гатис был в ярости, однако Савойну было всё равно. За пару кратких минут его незыблемая вера в свою страну покрылась тысячами трещин, а преданность королю и вовсе обратилась в прах.
Ему было плевать на то, сколько Кристория заплатит в качестве выкупа, как и на то, что он в одночасье потерял так долго зарабатываемое расположение Гатиса. Он стоял у окна, отсчитывая секунды и гадая, в какую из них оборвётся жизнь Лазариса Морфея, самого талантливого и самого храброго мальчика, что он когда-либо встречал.
Тысяча двести семьдесят одна…
Тысяча двести семьдесят две…
Тысяча двести семьдесят три…
'Вы видите звёзды, господин ректор? Вы ведь знаете, что они там есть. И даже в облачную ночь, смотря в небо, вы всё равно чувствуете их свет, невидимый, но доходящий до земли каким-то особым, магическим образом. Понимаете, о чём я?
- Понимаю.
— А теперь представьте, что в такую ночь вам вдруг пришло осознание, что там, в высоте, звёзды просто пропали. Что больше никогда, от этого мига и во веки веков не будет в этом мире звёзд. Ни одной. И луны не будет. И солнца. Что там, за подсвечиваемыми огнями городов облаками, воцарилась тьма, вечная и бесконечная. И только вы один на всем белом свете знаете эту жуткую правду.
- Остановись, мальчик…
- Люди живут. Рождаются, умирают, пьют молоко матери, воду, мочу, вино, спят, дерутся, трахаются, управляют странами, пасут отары овец, смеются, плачут, ненавидят, любят, делают тысячи и миллионы каких-то своих дел, важных лишь им одним просто потому, что иначе их существование, как им кажется, будет поставлено под угрозу, а в вашей голове молотом отдаётся простая, как мир, мысль: это все бесполезно! Ведь перед нависшей над всем сущим тьмой уже не будет важно, кто чей сын, кто чей брат, враг, друг, любовник, кто кого убил и кто кого родил, кто умер и кто воскрес, кто жил праведно и кто грешил, все полетит в бездну, когда рассеется этот тоненький облачный слой! Я не знаю, сколько мой разум ещё продержится! Не знаю, сколько осталось мне жить в здравом рассудке, не знаю, что произойдёт после того, как эта тьма выльется в мир! Я живу с этой тьмой бок о бок с самого рождения, я вижу её каждый день, и с каждым разом она всё больше и страшнее! А вы, такой умный, такой сильный, такой мудрый и понимающий, хотите знать, на что это похоже⁈ Хотите знать, на что похож топор палача, висящий над твоей шеей ежеминутно и ежесекундно, хотите знать, на что похожи сны, полные кошмаров и ужасов, хотите знать, на что похожа жизнь, с которой готов распрощаться в любую секунду, лишь чтобы не допустить катастрофы⁈ Скажите, вы, действительно, хотите знать, на что похожа ТАКАЯ жизнь⁈'