— Привет, я — Ганлин, а теперь ты себя назови.
— Эм… Авок… — он явно был в куда большем недоумении, чем я.
— Авок, так Авок, — меня ситуация начала даже забавлять. Одна душа внутри моей или две — уже дело десятое, а недоумение этого Авока и его искреннее непонимание того, в какую жопу он попал, откровенно смешило. — Отвечу на твои вопросы по порядку. Ты находишься на четвёртом этаже Подземелья Некроманта, одного из четырёх полигонов. — К моему счастью, волну уже почти отбили, в воздухе держалось едва ли пять матриархов, а стайки птичек потеряли всяческий строй и опасность, так что время поговорить было. — Ты не можешь управлять телом, потому что это МОЁ тело и ты в нём — просто кусок сознания или души или ещё какой-нибудь метафизической чертовщины. А сердце у МЕНЯ не бьётся потому, что я мёртв. Хотя, правильнее было бы сказать, что я не-мёртв, так как являюсь нежитью. Ещё вопросы?
Однако реакция Авока оказалась немного не той, на которую я рассчитывал.
— Твоё тело?! Да ни чёрта подобного! Я здесь, а значит, это, чёрт тебя дери, МОЁ тело, понял, ты?! А ну вернул мне всё сейчас же, тварина, ты хоть знаешь, сучий сын, с кем связываешься? Я — представитель благородного эльфийского народа, и, если ты, жопа круглоухая, попробуешь ещё что-то вякать, то не избежишь их праведного гнева! Ты слышишь, что я говорю, ублюдок?! А ну быстро вернул всё, как было!
Слушать такое было одно удовольствие. Ругаться Авок был не дурак, хотя получалось у него не очень. А слова про благородный эльфийский народ чуть не заставили меня расхохотаться, и одни боги знают, каких усилий мне стоило сдержать в себе смех.
Но хорошего понемножку. Стоило поставить новичка на место, потому что я чувствовал, что он только «переводит дыхание» перед новым заходом.
— А теперь слушай меня, — не имел ничего против брани, но давить собеседника предпочитал интонацией и силой голоса, а не матом. Это выглядело куда внушительнее. Матом стоит только подчёркивать акценты, а не разбрасываться как сеятель зерном. И после моих слов Авок тут же затих, не пытаясь сказать ни слова. Всё-таки постепенно перенимаемый у Подчинения ГОЛОС делал своё дело. — Эльфы, может, и благородный народ, но ты уже больше не эльф, а просто бесхозная душа. Скорее всего, ты сдох уже не одну сотню лет назад, и все, кто мог обрушить на меня пламенный гнев, тоже, вероятно, померли, всё-таки вы не бессмертные. И с этим тебе придётся смириться. У тебя нет тела, у тебя нет права голоса, у тебя ничего нет. Я не смогу тебя выкинуть из своей головы, но могу с лёгкостью лишить тебя даже того минимума, что ты сейчас имеешь, оставив висеть внутри моей черепушки и наблюдать за окружающим. Посмотрим, сколько ты выдержишь, господин — благородный эльф. Так что лучше тебя меня слушаться, потому что в этом случае будут поблажки, иначе останешься немым. Все уяснил, брехун?
Пару секунд висела тишина, но я прекрасно знал её итог.
— Уяснил…
— Отлично, — я не дал ему ни слова лишнего вставить, успех следовало закреплять. — Тогда правило первое: я, как ты мог заметить, нахожусь рядом с человеческим лагерем, и большинство в нем не знает, что я мёртвый. А потому при людях ты молчишь в тряпочку, как бы ни хотелось поболтать. Правило второе: пока я наедине с определёнными людьми или с самим собой, говорить можно, но без криков и ярких изъявлений эмоций. Правило третье: да, выкинуть я тебя не могу, но это не значит, что тебе позволено прохлаждаться. Своё проживание придётся оплачивать. Что ты вообще умеешь? Кем был при жизни?
— Да много кем был… — то ли я переборщил, то ли этот Авок просто притворялся забиякой, но отвечал он максимально кратко, по существу и, главное, вежливо.
Авокудинэль был почти обычным эльфом. Почти, потому что в отличие от большинства своих сородичей, способных находиться в мирном созерцании окружающего мира днями, неделями и месяцами, оттачивая своё мастерство в вырезании по дереву или игре на флейте и годами ухаживать за понравившейся девушкой, этот эльф был куда менее терпеливым.
Даже своё имя, которыми все эльфы очень гордились, а обращение к представителю лесного народа не по полному имени считалось большим оскорблением, Авок успешно сократил, чтобы не тратить лишнее время.
Он был талантлив, по крайней мере, по его словам, это признавали все в его поселении, но при этом ни в чём не мог достичь присущего всем эльфам совершенства. У него просто не хватало упорства и выдержки отрабатывать одни и те же движения снова и снова, десятки и сотни тысяч раз.
За семьдесят лет жизни, что для народа лесов — ещё, считай, ранняя юность, Авок успел побыть и воином, и ткачом, и музыкантом, и лесничим, и садоводом… кем он только ни был.
Взявшись за новое дело он поначалу с головой погружался в процесс, почти не спал и не ел, а отвлекался только за тем, чтобы заглянуть в учебник или спросить совета у старшего. Однако проходил год, может быть, два, и прогресс, который в начале шёл семимильными шагами, закономерно замедлялся.
И если обычному эльфу ничего не стоило продолжать выжимать из любимого дела всё до единой крохи, чтобы в итоге стать по-настоящему лучшим, Авок был лишён этого присущего подавляющему большинству долгожителей дара. Чувствуя, что дальше перед ним встаёт стена, он начинал разочаровываться, потом злиться на себя и на дело, которое выбрал, а вскоре и вовсе бросал.
А потому, будучи и воином, и музыкантом, и садоводом, и поваром, и плотником, он по сути своей никому не был нужен. Ведь сражался он куда хуже тех эльфов, что посвятили этому всю жизнь, то же было и с музыкой, готовкой, кузнечеством…
Только крайняя сплочённость лесного народа, а также то, что последние десятилетия были сравнительно мирными, а потому жизнь баловала эльфов достатком и покоем, позволяло Авоку продолжать свои метания и не быть изгнанным из поселения за бесполезность.
Он даже нашёл себе девушку, которой почему-то приглянулась его напористость. Правда, она тоже наскучила Авоку, начались ссоры, одна масштабнее другой, и через несколько лет пара распалась.
Последним, что выбрал для себя странный эльф, была охота. Дело ответственное и сложное, и старейшины поселения в который уже раз понадеялись на то, что юнец, наконец, остепенится, возьмётся за ум и перестанет доставлять проблемы.
Ну, в каком-то смысле они оказались правы. Однажды, после семи часов сидения в засаде, в неудобной позе и с затёкшей спиной, Авок, спустивший тетиву лука, промазал мимо выслеживаемого всё это время оленя.
Почувствовавшее опасность животное встрепенулось и унеслось в чащу, обратив весь многочасовой труд в пшик. Любой другой эльф на его месте просто пожал бы плечами и либо начал бы искать новую цель, либо вернулся в поселение, чтобы ещё потренироваться в стрельбе.
Однако Авока произошедшее просто взбесило, следствием чему стал душераздирающий вопль гнева, поднявший с окрестных деревьев всех птиц… а ещё разбудивший спящего в пещере неподалёку саблезуба. Против пятиметровой твари с клыками-мечами и когтями-кинжалами у эльфа не было и шанса. Так Авок умер, и это было последним, что он помнил перед тем, как очнуться у меня в черепушке.
Надо сказать, кадр мне попался неплохой. Если Жюстина в бытовом плане была полным профаном, за неё всё делали слуги и служанки всех цветов и мастей, то этот эльф, наоборот, был минимум любителем почти во всём. Что бы я ни назвал: от готовки до портняжного дела и от стрельбы из лука до скотоводства — он в этом понимал, причём довольно неплохо.
Конечно, до отличного уровня Авоку было далеко. Даже в той же стрельбе, где эльфы считались непревзойдёнными умельцами, мой собственный навык был повыше, хотя стрелковое оружие было нелюбимо моим телом и мышечной памятью больше всего.
Однако в походе, а путешествие по полигону можно было с лёгкостью назвать именно так, такой разносторонний умелец был как нельзя кстати. Потому как даже если сражался я на уровне лучших мастеров этого мира, перед необходимостью развести костёр из подручных средств или заштопать дыру в палатке моя волшебная память стабильно стушёвывалась.