Ну что же, умертвие в услужение я не получил, но это вопрос времени, раз Веск уже договорился с Сорой. А вот новый квартирант — приобретение куда более важное и ценное.

Да, он оказался хамом, но при этом очень полезным хамом, а это стоило многих неудобств. Нужно было выудить из него побольше знаний, потому что что-то мне подсказывало, что однажды он также замолкнет, как замолчала Жюстина.

Развернувшись, я побрёл обратно в лагерь. Рассказ Авока и так занял слишком много времени. Ко мне, впрочем, претензий не было и быть не могло, уничтоженное умертвие сполна покрывало необходимый вклад.

Зайдя по пути к Соре и добравшись до нашей, пока ещё старой «мужской» палатки, я обнаружил там и Веска, и кареглазую, на этот раз, несмотря на довольно опасную волну, нисколько не пострадавшую. Об охотнике можно было даже не начинать переживать, как я давно понял.

Убедившись, что все важные дела решены и к нам не заявятся без приглашения Сора или Кьют, я затащил их в палатку и вкратце объяснил произошедшее.

Девчонка, знакомая с Жюстиной, в произошедшее поверила без особого труда, а вот Веску пришлось ещё какое-то время доказывать, что я не спятил. Но, в конце концов, послушав рассказы Авока, охотник всё-таки убедился, что я и эльф — две разных личности и связаны друг с другом исключительно стечением обстоятельств.

А ещё оказалось, что это мне так «повезло» с тем умертвием, в котором, как я понимаю, сидела душа Авока. Нормальная нежить куда слабее и точно куда тупее, так что больше настолько захватывающего боя мне провести на этом этаже не удастся. Вряд ли подобные уникумы встречаются на каждом шагу. Очень жаль.

Источником данной информации, как и всегда, был Веск. Он же объяснил, как душа эльфа могла оказаться в умертвии Подземелья Некроманта. После того, как Авок умер, судя по всему, произошло то, что маги-теоретики назвали бы скрещиванием тонких путей мира, а сам охотник охарактеризовал как «сбой системы полигонов».

Такое иногда происходило, Веск слышал о подобном и однажды даже разговаривал с магом, что в составе крупного отряда сражался с подобным сбоем. Душа погибшего, обычно просто растворявшаяся в мире или, как считали некоторые, отправлявшаяся на перерождение, попала в раскинувшееся под родным лесом Авока Подземелье Некроманта. Система полигона, грубо говоря, затянула душу остроухого в саму себя и включила в цикл возрождения и уничтожения нежити.

В каждом мертвеце Подземелья Некроманта находилась «искусственная душа». Сложнейший энергетический конструкт, который создавался самой системой полигонов, чтобы управлять бесконечными ордами мертвецов, призванных без устали сражаться против приключенцев.

И душа Авока, так получилось, заняла место одного из таких конструктов. Кстати, изначально Веск думал, что и я сам — такая вот пойманная в ловушку живая душа. Но мои странные способности, выходящие за рамки обычной нежити, а также отсутствие воспоминаний о жизни вне полигонов его в этом разубедили.

Живая душа, попав в систему полигонов, либо полностью осознавала себя и своё прошлое, либо наоборот, теряла какую-либо идентичность и становилась мало отличима от искусственной. С эльфом произошло именно это.

Авок словно заснул беспробудным сном без сновидений, без ощущений, без чувства времени и пространства. С тех пор, по оценкам охотника, основанным на воспоминаниях Авока о ситуации в мире вне его родного леса, прошло почти две тысячи лет.

А душа остроухого всё это время сидела внутри умертвия в безвыходном и совершенно неизменном, по сути, положении. Единственное, её более полноценная и «весомая» по сравнению с конструктами природа со временем придала нежити, в которую эта душа попала, уникальные свойства.

Вероятно, ещё через тысячу-другую лет умертвие с Авоком внутри могло стать мини-боссом уровня, а там и вернуть самосознание. Хотя вряд ли это сулило что-то хорошее хоть кому-то.

Так что, как и в случае с Жюстиной, остроухому охотнику по большей части повезло, что он нарвался на меня. Не то, чтобы он разделял это мнение, то и дело начиная возмущаться, но, в отличие от магессы, до самого своего затухания продолжавшей со мной препираться, Авок, похоже, был тем ещё трусом. И это при том, что едва сдерживал свои вспышки ярости.

Так или иначе, все неясные моменты были объяснены. Даже если Веск ошибался на счёт остроухого, не думаю, что очень сильно. К тому, что вновь начну говорить на два голоса, я был готов, сделать всё равно ничего нельзя было.

А потому я расслабил челюсть и позволил Авоку вдоволь наговориться с кареглазой и Веском, которым история двухтысячелетнего эльфийского прошлого была очень и очень интересна.

Я, со своей стороны, слушал не слишком внимательно. Во-первых, потому что эта информация уж точно не могла бы мне пригодиться, ни в практическом, ни в социальном плане. Люди или, в данном случае, эльфы бывали интересными, но информация о том, как праздновали летнее солнцестояние две с гаком тысячи лет назад в каком-то лесу в жопе мира? Вот уж чего мне точно не надо.

А во-вторых, потому что у меня ещё будет куча времени расспросить Авока обо всём, что я хотел.

Кстати, я тут задумался. Почему я, Веск и кареглазая говорим на одном языке, ещё более-менее понятно. Прямо над нашими головами, на поверхности, раскинулось большое королевство, и в нём, а также в паре соседних, что логично, были похожие диалекты.

А то, что охотник иногда замечает, что я говорю с каким-то там акцентом, лишь подтверждает такой вывод. Почему нас понимает Жюстина — тоже понятно, её родина на деле ближайший сосед «нашего» государства. Но вот почему Авок, эльф, живший двадцать веков назад, отлично понимает нас и может с лёгкостью изъясняться на нашем языке — уже совсем странно.

Однако ответ нашёлся довольно быстро. Или, вернее, подобие ответа. Когда я задал эльфу прямой вопрос, недоумение, прозвучавшее в его голосе, нельзя было не заметить. Оказалось, что мы все говорим на одном общем языке, распространённом как две тысячи лет назад, так и сегодня.

И, более того, Веск с кареглазой, когда услышали об этом, оказались в недоумении ничуть не меньшем. Тот факт, что во всём человеческом мире говорят на едином языке, максимум с какими-нибудь региональными вариациями, был для них совершенно очевиден, как, к примеру, то, что солнце встаёт на востоке.

Интересно, откуда же тогда в моей не помнящей ничего о прошлой жизни голове возникло мнение, что разные народы и даже разные страны должны иметь проблемы с изъяснением?

Впрочем ладно, как говорится, не стоит беспокоиться о том, на что не в силах повлиять. Сомневайся — не сомневайся, ничего не изменится. Так что я решил заняться тем, на что повлиять я мог. А потому уже под утро, когда потолок начал светлеть, я всё-таки заставил кареглазую, чьи глаза уже тоже слипались, улечься спать.

Ей в этот раз действительно повезло. Сора охраняла её как курица-наседка, так что на смуглой коже кареглазой не осталось ни единой царапины. Веск же спал уже давно, так и не приняв горизонтального положения, прислонившись спиной к опорному шесту палатки.

А сам я, приподняв полог, выбрался наружу, «подышать свежим воздухом». Иногда это было полезно и для мёртвых.

Несмотря на то, что на этом уровне было своё подобие смены дня и ночи, для проведших в подземелье не один месяц людей понятие режима сна размылось уже слишком сильно. Так что, пусть наверху было, думаю, где-нибудь полпятого, самое сонное время дня, многие не спали, кто-то уже, а кто-то ещё.

И если бы накануне спираль не пережила сильнейшую волну за последний год, не спало бы куда больше. Однако, именно, как я, просто шатались по лагерю считанные единицы.

С высоты своих метр девяносто я видел лишь двоих, и это с учётом того, что большинство «зданий» спирали были палатками, максимум достававшими мне до груди. Может, кто-то спрятался за каким-нибудь складом или на другом конце лагеря, обзор которого закрывала штаб-палатка, но вряд ли их было много.